Разговоры о важном: Русский язык в эпоху цифровых технологий
Как язык отражает процессы, происходящие в обществе?
“Русский язык в эпоху цифровых технологий” — так определена тема завтрашнего “Разговора о важном”. И это уже замечательный символ происходящего ужаса. Не “русский язык в эпоху путинской диктатуры”, не “русский язык во время агрессии в Украину”, не “русский язык как язык распадающейся империи” и даже не “русский язык как язык эмигрантов”. Просто, скромно, современно — “в эпоху цифровых технологий”. Будет о чем поговорить с детками: в сценарии упоминаются и мемы, и эмодзи, и Интернет — все такие знакомые школьникам, увлекательные вещи.
И снова Оруэлл
Легко и изящно обошли все мучительные вопросы и с помощью одной ловко составленной фразы сделали так, чтобы всех этих проблем как будто бы и не стало. И, конечно, сразу вспоминается великое — лозунги, реявшие в мире “1984”:
Мир — это война
Свобода — это рабство
Незнание — сила
В мрачной антиутопии Оруэлла тоталитарный режим ангсоца — “английского социализма” — не только полностью изменил жизнь людей, превратив её в ад, но ещё и последовательно и продуманно занимался изменением языка. Обычный английский язык, “старояз”, должен был постепенно вытесниться “новоязом” — языком, который в принципе не даёт возможности задуматься. Новояз обладал упрощённой грамматикой и сокращённым словарём, слова в нём лишались тех смыслов, которые противоречили политике партии.
“Слово «свободный» в новоязе осталось, но его можно было использовать лишь в таких высказываниях, как «свободные сапоги», «туалет свободен». Оно не употреблялось в старом значении «политически свободный», «интеллектуально свободный», поскольку свобода мысли и политическая свобода не существовали даже как понятия, а, следовательно, и не требовали обозначений”.
Фактически создатели новояза не только отражали в формируемом ими искусственном языке новые реалии, они меняли мышление людей, их восприятие мира. Они пытались через изменение языка изменить окружающий мир.
Создатели “Разговоров о важном” действуют абсолютно в том же русле. В их приторно сладком сценарии существует какой-то абсолютно фантастический мир, который они пытаются выдать за настоящий. Бодрый видеоролик начинается со слов о том, что русский язык — это “общенациональное достояние народов России”. Чтооо? Это как? Это озеро Байкал, что ли? Нет, это основная идея сценария: на русском языке разговаривают (и подразумевается, что должны разговаривать) все народы России. Да и не только — потому что вслед за этим нам напоминают, что русский — “мировой язык”, на нём разговаривают по всему миру. А чем же он так хорош? Ну, конечно, традиционные отсылки к великой русской литературе, но главное — это “язык дружбы и сотрудничества” и “взаимопонимания народов России”. Это в стране, где изучение национальных языков отодвинуто не на второй, а на десятый план, где их изучение в школах делают факультативным, а русский язык последовательно навязывается и играет роль языка “старшего брата”.
Вот оно как…
Язык отражает все
За бортом сценария “Разговоров о важном”, естественно, осталось всё самое важное. Применительно к языку важнейшая вещь заключается в том, что он — живая система. А это значит, что живой язык всегда отражает то хорошее, плохое, новое, старое, доброе, злое, что есть в обществе. Навязать языку своё видение мира невозможно — всё равно прорвётся наружу та жизнь, которая существует и проявляется в языке.
Лингвисты, филологи, антропологи внимательно следят за теми жуткими переменами, которые происходят с русским языком. Ещё в 2019 году известный филолог Гасан Гусейнов вызвал невероятный скандал, который в результате завершился его уходом из Высшей школы экономики. Он опубликовал на Фейсбуке пост с описанием того, что происходит с русским языком, назвав его “клоачным”. Это породило разнузданную кампанию против учёного, которая очень быстро приобрела ярко выраженный расистский привкус.
В интервью “Немецкой волне” Гусейнов объяснял:
“Если я и говорил и говорю о "распаде языка", то только в смысле упадка, переживаемого самим обществом, обществом, посредниками между частями и слоями которого выступают наши СМИ и политические силы… Язык ненависти заливает средства массовой информации, оглупляет людей, выращивает из их эмоций скрепы коллективной обиды. Вот и получается, что критическое высказывание о негодности и опасности такого их языка люди принимают за оскорбление их самих в лучших чувствах. Человек с тяжким недугом иногда нападает на санитара или доктора. Человек, даже не сумевший правильно прочитать довольно простое предложение, начинает защищать от меня язык Пушкина и Чехова”.
Авторы “Разговоров о важном” предлагают учителю обсудить на уроке три вопроса:
Как менялся русский язык на протяжении своей истории?
Что происходит с языком сейчас?
Как заимствование новых слов влияет на речь людей?
И дальше начинается размазывание кашки по тарелке: речевой этикет, связь поколений, подготовка к ЕГЭ.
Вообще-то язык меняется потому, что меняется жизнь. Каждое новое поколение вносит в язык свои слова, и происходит это не под воздействием новаторской литературы. Неологизмы и удивительные словосочетания, порождённые великими поэтами, далеко не всегда приживаются за пределами их книг, а вот то, что реально отражает жизнь, пронизывает язык, наполняет его.
В романе Пастернака “Доктор Живаго” герой в 1922 году возвращается в Москву и видит, что “дамы профессорши, и раньше в трудное время тайно выпекавшие белые булочки на продажу наперекор запрещению, теперь торговали ими открыто в какой-нибудь простоявшей все эти годы под учётом велосипедной мастерской. Они сменили вехи, приняли революцию и стали говорить "есть такое дело" вместо "да" или "хорошо".” Солженицын в “Архипелаге ГУЛАГ” размышлял о том, как язык по всей России оказался пронизан лагерными словечками — и вполне понятно, почему это произошло: миллионы людей прошли через лагеря, вся жизнь стала тюремной.
Деградация речи
Лингвист Максим Кронгауз в своей книге “Русский язык на грани нервного срыва” рассуждает, в частности, о том, как в 90-е годы вошли в язык, а затем прочно закрепились в нём слова из бандитского лексикона. Он пишет:
“Пожалуй, самое интересное состоит в том, что многие из “бандитских” слов оказались востребованы языком и после того, как сама бандитская действительность если не исчезла, то хотя бы затушевалась, стала менее заметной. И часто именно это вменяется языку в вину. Вначале он с помощью этих слов описывал бандитскую действительность, а сейчас что?”.
В общем-то, ответ напрашивается: раз эти слова остались, значит, бандитская действительность тоже никуда не делась. Кронгауз пишет, как его поразило то, что в официальных заявлениях МИДа легко стали употребляться выражения типа “террористический беспредел”.
“Поразительно, как легко слово беспредел преодолело лагерные границы (ведь изначально это слово описывало особую ситуацию в лагере, когда нарушаются неписаные лагерные правила) и вошло в официальный язык”.
Но в стране, где президент обещает “мочить террористов в сортире”, стоит ли этому удивляться? Всё логично.
На вопрос о том, что происходит с языком сейчас, тоже можно было бы долго разговаривать с учениками. С одной стороны, язык поневоле впитывает новые понятия — “автозак”, “антиваксер”, “ватник”, “свошник”. Все эти слова живые. Каждое из них имеет очень яркую эмоциональную и политическую окраску и отражает процессы, происходящие в обществе, независимо от того, нравятся они нам или нет.
Но параллельно с этим власть вполне по-оруэлловски пытается воздействовать на развитие языка, навязывая тем самым людям своё представление о мире.
Новости некрояза
Сегодня антрополог Александра Архипова в своём телеграм-канале фиксирует появляющиеся новые явления в языке, увы, отражающие нашу новую реальность. Уже в первые месяцы после полномасштабного вторжения в Украину она написала:
“Тем временем словарь новояза эпохи войны пополняется (спасибо бдительным подписчикам). Официальный канал Правительства РФ теперь вместо "санкции" пишет "внешние ограничения". Почему? Видимо, потому что семантика слова "санкции" содержит идею наказания за что-то, причём, как указывают в комментариях коллеги-лингвисты, со стороны того, кто имеет право на такое наказание. А вот конструкция "внешние ограничения" фокусирует внимание на ком-то извне, который сделал подобные ограничения”. Забавно, что остроумные люди в тг-канале придумали слово "некрояз".
Как пишет Александра Архипова, она стала употреблять термин некрояз “во-первых, потому что этот язык является официальным удобным способом говорить о вещах, которые людей пугают, в том числе и о войне.
И во-вторых, потому что сам по себе это "мертвый язык", то есть его задача — убить смысл произносимого слова, сделать так, чтобы читатели не поняли ничего”.
Архипова на своём тг-канале “(Не) занимательная антропология” ведёт рубрику “Новости некрояза”, и, надо сказать, собранный ею материал просто ошарашивает. Некрояз — это далеко не только замена “войны” на СВО. Это, например, “заглубленные помещения” в Сбербанке — чтобы не пугать людей словом “бомбоубежище”, не “рецессия”, а, как объясняет министр финансов Силуанов, “плановое охлаждение экономики”, не нападение дронов, а “чрезвычайные события”. Слова меняют свой смысл, все те понятия, которые как-то отличаются от “главной линии партии”, вообще не употребляются.
Как мы знаем, одно только употребление слова “война” или даже высказывание вроде “мы за мир” может сегодня привести к обвинению в “фейках”, “дискредитации армии” и, как следствие, к уголовному делу и вполне реальному сроку в лагере. К сроку, который можно получить не за какие-то действия в поддержку Украины и не за участие в протестах, а просто за ИСПОЛЬЗОВАНИЕ НЕПРАВИЛЬНЫХ СЛОВ. Тех слов, которые не вписываются в современный новояз/некрояз.
Что ждет язык?
Гасан Гусейнов в своём недавнем интервью изданию T-Invariant сказал страшные и горькие слова:
“Мы сейчас имеем дело с гопниками, которые захватили и политическое и культурное пространство, и язык. И они определяют, на каком языке вам говорить, что вам высказывать по содержанию, можно ли вам говорить это слово или вот это слово. Можно ли вам вообще говорить…”
Мало того, мы знаем, какие страшные, трагические процессы происходят в связи с русским языком за пределами России. Как украинцы, которые до этого спокойно общались на двух языках — украинском и русском — и это, безусловно, составляло их большое духовное богатство и преимущество перед Россией, — теперь отказываются говорить на русском. И добились этого не какие-то выдуманные бандеровцы или нацисты, а вполне реальные российские солдаты, превратившие русский язык в язык агрессоров, убийц и оккупантов — да-да, великий и могучий, тот самый, который был для Тургенева “надеждой и опорой”.
Это всё действительно очень важные вопросы. Это животрепещущие проблемы, которые хорошо было бы обсудить с учениками. Поговорить с ними о том, почему нельзя навязывать людям тот или иной язык, почему разнообразие языков — это богатство, которое надо хранить, почему не может один язык обладать превосходством над другими. Поговорить о той безумно болезненной проблеме, которую мы будем решать ещё много лет: как очистить русский язык от страшных ассоциаций, которые он сегодня вызывает?
Казалось бы, есть много вопросов куда более существенных, чем этот. Но без языка невозможно осмысление действительности, невозможна сама наша жизнь.
Гасан Гусейнов в своей книге “Язык мой — Wrack мой” приводит очень яркий пример того, как в истории русского языка уже была ситуация, когда ужасающие события описывались ложными словами:
“…в начале 1950-х годов, когда советским властям надо было примирить послесталинскую эпоху со сталинской, в ход пошли полезные эвфемизмы — мягкие дезориентирующие людей обозначения. Массовый террор и кровавая баня, устроенная одной частью населения против другой (от раскулачивания до «дела врачей» или убийства членов Еврейского антифашистского комитета), была названа «незаконными репрессиями». А сам факт признания «незаконности» свёлся к формуле «посмертная реабилитация». Эти-то два речения — «незаконно репрессирован», но «реабилитирован посмертно» — и должны были закрыть эпоху. Но язык — коварная вещь. Не назвав террор террором, вернее, переименовав террор в репрессии, население России лишилось словесного инструмента для самоописания”.
То же происходит и сегодня. Не называя войну войной, мы никогда не сможем преодолеть её последствия. Объясняя, что русский язык — “общенациональное достояние” (в отличие от всех остальных языков), мы усиливаем и без того достаточно большую вероятность возникновения кровавых межэтнических конфликтов. Да-да, вы, дорогие авторы сценариев “Разговоров о важном”, — вы, может быть, думаете, что несёте детям “разумное, доброе, вечное”. Да нет, конечно, вы прекрасно понимаете, что работаете на укрепление оруэлловской вселенной…
Замечательная, но очень показательная деталь: диктор в видеоролике с восторгом говорит о том, как русский язык обогатил мир, потому что многие слова из него вошли в другие языки без перевода. Очевидно, здесь в очередной раз имеются в виду “спутник” и “перестройка”. Или подразумеваются слова “погром” и “ГУЛАГ”?
Гасан Гусейнов в интервью T-Invariant, говоря о возможности очищения и возрождения русского языка, произносит страшные слова:
“Эту страну съели термиты. И до тех пор, пока этот термитник не будет разрушен, пока не произойдёт освобождающего вздоха, ничего нового не будет”.
Как провести урок?
Дорогие учителя, до “освобождающего вздоха”, может быть, далеко, но в ваших силах хотя бы на шаг его приблизить. Не общайтесь с детьми по спущенному вам сценарию. Хотите поговорить про русский язык — поиграйте в какие-нибудь лингвистические загадки, в “из одного слова много”, в какие-то ещё игры, связанные со словами. Расскажите детям о том, как много языков существует на свете, и как это хорошо. Спросите их, верят ли они в возможность одного языка для всех, и расскажите им про эсперанто.
Есть много разных вариантов, но только не про “общенациональное достояние”, пожалуйста!
Видео-архив «Разговоров о важном» можно найти на моём youtube-канале. С этого года новые выпуски в текстовом формате выходят на сайте.
Подписывайтесь на мои соцсети:
Бусти — Патреон — Телеграм — Инстаграм — ТикТок — YouTube
🏎️ Установите быстрый и безопасный VPN для доступа к YouTube по ссылке ↗