Левиафан и мы
Какую ответственность должны понести виновные в трагедии Надежды Буяновой и как мы можем прийти к человечному обществу?
68-летнюю Надежду Буянову, женщину с возрастными проблемами со здоровьем, врача-педиатра, много лет лечившую детей, отправили в колонию за то, что она якобы сказала в присутствии семилетнего мальчика, что его погибший отец «был законной целью для Украины, и вообще, Россия виновата сама». Доказательств того, что эти слова были произнесены, нет, записи разговора тоже нет. Мать мальчика, донёсшая на Буянову, путалась в показаниях.
Это не помешало молодой судье Ольге Фединой отправить Надежду Буянову в колонию на пять с половиной лет. Саму Ольгу Федину тут же отправили на повышение в Мосгорсуд.
Возмущённых восклицаний по этому поводу было уже достаточно, и я могу только ко всем ним присоединиться.
Ольга Федина сейчас, очевидно, думает, как ей повезло. А может, и не думает, потому что понимает, что теперь она «засветилась», попала в «Чёрный блокнот» ФБК, скоро окажется под санкциями и дальше Турции отдыхать уже не поедет.
Впрочем, может, её это и не слишком волнует.
Дело Надежды Буяновой совершенно ужасно, хотя на нынешнем фоне не слишком выделяется. Обезумевший Левиафан отправляет в лагеря и пенсионеров, и подростков, и людей с онкологическими заболеваниями. Вот теперь будет ещё и немолодая женщина-врач.
Я очень надеюсь, что Надежда Буянова выдержит своё заключение, что её приговор сократят, что она выйдет по УДО.
Но вот ведь что. На обложке первого издания книги Томаса Гоббса «Левиафан» был изображён великан — символ Левиафана — государственной власти. Но если приглядеться, то видно, что великан этот составлен из множества людей, формирующих его тело.
С самим Левиафаном всё ясно. А вот что насчёт всех остальных — тех, из кого он состоит?
Я думаю о людях, которые связаны с трагедией Надежды Буяновой.
Ольга Федина делает карьеру и, безусловно, будет делать её и дальше. Что потом? Вероятность, что Федина доживёт до падения режима, достаточно велика. Понятно, кстати, что теперь она будет всеми силами поддерживать власть, понимая, что рухнет власть — рухнет и её, Ольги Фединой, жизнь.
И что дальше делать с Ольгой Фединой? Точно могу сказать, что судить её никто не будет, если, конечно, ФБК не найдёт у неё какой-нибудь виллы, купленной на взятки. Да и статьи нет такой, по которой её можно было бы судить.
Сразу вспоминается процесс над совсем другими судьями. В Нюрнберге в 1947 году на скамье подсудимых оказались 16 нацистских юристов. Ясно, что преступления их были куда масштабнее, чем преступление Ольги Фединой. Она незаконно отправила в тюрьму «всего» одного человека (хотя, кто знает, может, и больше), а в Нюрнберге шла речь о тех, кто создавал и реализовывал законы, положенные в основу уничтожения миллионов.
Но мы ведь говорим не только об Ольге Фединой, а о том, как вообще в будущем поступать с судьями.
Телфорд Тейлор, выступавший обвинителем на процессе юристов, заявил:
«Перед нами необычное дело, потому что подсудимым предъявлено обвинение в преступлениях, совершённых во имя закона. Эти люди, также как их умершие или бежавшие коллеги, были воплощением того, что в Третьем Рейхе выдавалось за юстицию... Обвинение в данном случае основывается на утверждении о том, что эти люди, возглавлявшие германскую юридическую систему, осознанно и целенаправленно подавляли законность, участвовали в кощунственном маскараде, выдавая тиранию за юстицию, и превратили германскую юридическую систему в двигатель деспотизма, захватов, грабежей и убийств».
Ни один из обвиняемых не признал себя виновным. В поразительном фильме Стэнли Крамера «Нюрнбергский процесс», основанном на материалах этого суда, главный подсудимый Эрнст Яннинг долго отказывается участвовать в рассмотрении своего дела и просто молча сидит на заседаниях, но в конце концов произносит длинную речь, признавая свою вину. Насколько я понимаю, в реальности никто такой речи не произнёс.
Из 16 обвиняемых двое не дошли до суда: один покончил с собой, другой был слишком болен, чтобы предстать перед судьями. Шестеро получили от пяти до десяти лет тюрьмы, четверо — пожизненное, четверо были оправданы.
Из осуждённых один умер в заключении, а остальным рано или поздно сократили сроки.
А ещё интереснее история человека, против которого даже не было открыто дело.
Ханс Глобке был крупным юристом и до прихода нацистов к власти, и во времена Третьего рейха, и в послевоенной Германии. Более того, он участвовал в разработке печально известных Нюрнбергских расовых законов, которые лишили евреев немецкого гражданства и сделали любые сексуальные отношения между евреями и неевреями уголовным преступлением.
Позже Глобке занимал высокую должность в министерстве юстиции. При нём был выпущен закон, по которому каждый еврей в Германии должен был добавить к своему имени «Израиль», а каждая еврейка — «Сара»: это облегчало выявление будущих жертв. Также при Глобке евреи на захваченных землях также объявлялись лицами без гражданства — что резко осложняло положение беженцев и снижало шанс на получение визы в другую страну.
После войны начались интересные вещи. Глобке защищали его друзья, в частности, Герберт Энгельсинг, тоже юрист и... участник сопротивления. Они помогли ему сдаться англичанам, а тем объяснили, как велики его опыт и знания. И оказалось, что Глобке действительно всем был нужен.
Глобке занимал целый ряд важнейших постов при Конраде Аденауэре. Аденауэр, канцлер ФРГ с 1949 по 1963 год, был антифашистом, его задерживало гестапо, но при этом он, во-первых, высоко ценил опыт и способности Глобке, а во-вторых, понимал, что тот предан ему всей душой. В результате, когда другой юрист — Фриц Бауэр, отдавший много лет своей жизни борьбе за наказание нацистских преступников, — попытался привлечь Глобке к суду, у него ничего не вышло.
В начале 60-х Глобке обвиняли в том, что он лично дал Эйхману разрешение на уничтожение греческих евреев, и Бауэр, который был тогда прокурором земли Гессен, начал расследование. Аденауэр приказал перенести рассмотрение в Бонн, выведя таким образом дело из ведения непримиримого Бауэра, — и там следствие закрыли за недостаточностью улик.
История Глобке очень непростая. С одной стороны, он безусловно был важным участником того, что Тэлфорд Тейлор назвал «кощунственным маскарадом». После войны он предоставил такие льготы чиновникам, служившим нацистскому государству (включая и самого Глобке), что Джон Ле Карре с яростью написал, что они получили «такие права, которые были бы у них, если бы Второй мировой войны не было, или если бы Германия победила. Одним словом, они получили право на продвижение по службе, как будто бы их карьера развивалась без учёта такой неприятности, как победа союзников».
Остаются неясными отношения Глобке с Адольфом Эйхманом. Во время процесса Эйхмана в Иерусалиме тот пытался свалить часть вины на Глобке. Насколько это обоснованно, трудно сказать. Не совсем понятно, знал ли Глобке, что Эйхман скрывался в Аргентине, и, соответственно, утаил ли он эти сведения от юстиции.
Когда, уже после своего спокойного выхода на пенсию, Глобке с женой решили уехать в Швейцарию, власти кантона Во объявили его «нежелательным иностранцем», и переселиться на берега Женевского озера ему не удалось.
В то же время, Глобке сам заявлял, а другие подтверждали, что у него были связи с участниками сопротивления, что были люди, которых он спас, что он часто заступался за преследуемых.
Очень характерная вещь: уже 1 июля 1946 года Глобке получил первую работу — стал городским казначеем в Аахене. А вот Фриц Бауэр, который еще 9 мая 1945 года заявил о своём желании немедленно вернуться на родину и участвовать в возрождении Германии, получил работу только в 1949 году. Оккупационные власти опасались, что назначение на мало-мальски важную должность еврея-эмигранта испугает немцев, опасавшихся мести.
Бауэру пришлось ждать, а потом постоянно встречаться с непониманием и враждебностью. Но именно он в 1952 году ввёл в обиход понятие, на основе которого можно говорить об ответственности судей и юристов.
Отто-Эрнст Ремер был одним из тех, благодаря кому провалился заговор Клауса фон Штауффенберга. Когда 20 июля 1944 года заговорщики, ошибочно считавшие, что покушение на Гитлера удалось, пытались захватить власть в Берлине, как раз Ремер со своим батальоном взял под контроль комендатуру на Унтер-ден-Линден и арестовал Штауффенберга и других. В начале 50-х он выпустил брошюру, где прямо назвал заговорщиков 20 июля изменниками, так как они были военными, нарушившими присягу.
Фриц Бауэр, добившийся для Ремера трёхмесячного заключения за клевету, во время этого процесса использовал понятие «неправовое государство». Именно оно дало ему возможность реабилитировать Штауффенберга и других, а также осудить Ремера. Юристы, которых судили в Нюрнберге, служили неправовому государству. Для него же разрабатывал законы Ханс Глобке. Неправовому государству служит Ольга Фадеева и другие юристы, более значимые, чем она, и поэтому их действия преступны.
Ханс Глобке был на виду, вокруг него кипели споры. Но существовали тысячи людей, принимавших участие в происходившем, служивших «неправовому государству».
И если вернуться в наши дни, то это судьи, которые выносят приговоры, основываясь на своих представлениях законности; следователи, придумывающие несуществующие дела и, как в случае с Надеждой Буяновой, записывающие в протокол совершенно взрослые фразы и выдающие их за свидетельство семилетнего ребёнка; секретари суда и охранники.
Судья и следователь должны быть наказаны — если не тюремным заключением, то отрешением от профессии. А секретарь суда, которая просто бумажки носит? Как с ней поступать?
Фриц Бауэр считал, что любой человек, работавший в Освенциме, даже если он просто стирал в прачечной форму эсэсовцев, уже виновен. Упаси боже, я не сравниваю несравнимые вещи, я говорю о принципе. Если ты носишь бумажки, на которых записан приговор Надежде Буяновой, есть ли на тебе ответственность? И если есть (а мне кажется, что есть), то что с этой ответственностью делать? Не в тюрьму же сажать. Тут даже на люстрацию материала нет.
Есть в этой истории и другие люди.
Анастасия Акиньшина, бывшая жена погибшего на войне человека, из-за доноса которой Надежда Буянова пойдёт по этапу. Что делать с ней? Её даже за клевету нельзя будет привлечь, потому что вряд ли будет найдена загадочным образом исчезнувшая запись разговора в кабинете врача. Акиньшина просто будет жить дальше, несчастная, озлобленная, убеждённая в своей правоте.
И совсем страшно — есть ведь ещё и её ребёнок. Мальчик, у которого папа погиб, и, который, конечно, уверен, что отец — герой, а мерзкая тетка-врач наговорила про него гадостей. У детей сильно развита интуиция, и, может, он и чувствует, что вокруг него разворачиваются странные и неприятные события. Как он будет жить дальше?
И как он будет жить, когда режим наконец рухнет? Наверное, он будет уже взрослым человеком, ненавидящим украинцев, считающим, что это они, а не Путин, лишили его отца. В идеальном варианте в моём воображении он встречает выходящую из колонии Надежду Буянову, плачет, просит у неё прощения, помогает ей вернуться к мирной жизни. Что нужно сделать для того, чтобы этот мальчик хоть что-то понял?
А сколько всего сейчас таких мальчиков и девочек? Кто будет работать с ними? Каким образом? Сейчас им объясняют, что их отцы или братья погибли за правое дело, и они должны на них равняться. Когда всё изменится, им будут объяснять, что их отцы и братья были преступниками, и они должны их стыдиться. Это вызовет только большее ожесточение и углубит раскол в и без того разорванном обществе.
Что делать с этими людьми? Когда в Германии многие стали возмущаться тем, что Ханс Глобке, участвовавший в разработке Нюрнбергских законов, теперь влияет на разработку законов в новой Германии, Аденауэр сказал: «Если нет чистой воды, то грязную не выливают».
Я понимаю прагматичную правоту политики Аденауэра, который дал возможность обществу залечить раны и прийти в себя, — а потом за ним пришли другие политики и общественные деятели, которые начали осмыслять произошедшее и пытались сделать так, чтобы те ужасы никогда не повторились.
Меня тошнит от этой прагматичной правоты, потому что очень хочется раздать всем сёстрам по серьгам, увидеть слезы униженной Ольги Фадеевой и раскаяние Анастасии Акиньшиной.
Я не знаю, что правильнее. Мне известно множество доводов в пользу «пакта молчания» и использования знаний Ханса Глобке и многих других ему подобных. Мне известно множество доводов в пользу борьбы Фрица Бауэра и тех, кто не хотел молчать и забывать.
Я пытаюсь понять, как нужно будет действовать в будущем, до которого я, скорее всего, и не доживу.
Ситуация с Ольгой Фадеевой и её коллегами очень сложная, но более или менее понятная. Четвёртый из семи нюрнбергских принципов, которые ещё в 1950 году сформулировала специальная комиссия по поручению ООН, гласит: «То обстоятельство, что какое-либо лицо действовало во исполнение приказа своего правительства или начальника, не освобождает это лицо от ответственности по международному праву, если сознательный выбор был фактически для него возможен».
Можно долго обсуждать, какие наказания должны понести те, кто служил «неправовому государству», но эта дорожка уже проложена, её надо только расширять и расчищать.
А как быть с такими, как Анастасия Акиньшина и её ребёнок? Ни один из нюрнбергских принципов этого не определяет, да и не может определить.
Я вижу ответ в самых общих и, увы, расплывчатых формулировках. Я понимаю, что в будущем не может и не должно быть никакой охоты на ведьм. Что в стране просто должна быть создана такая обстановка, при которой сын Анастасии Акиньшиной задумается о том, за что и почему погиб его отец. Когда войны, доносы и незаконные аресты будут восприниматься, как нечто абсолютно неприемлемое. Когда таким людям, как Акиньшины, будет оказана психологическая поддержка, которая поможет им снизить уровень агрессивности и сделает легче и им самим, и многим другим людям.
Теперь дело за малым — понять, как это можно сделать.
В 90-е годы было сказано и напечатано много важного о Сталине и вообще о советской власти. Объем обнародованной информации был очень велик, но, похоже, это не мешает теперь ставить Сталину памятники. Очевидно, дело не только в информации, хотя она необходима. Дело не только в публикациях или изменениях школьных программ. Дело в формировании новых ценностей и более человечного общества.
Боюсь, что у меня впереди ещё много времени на размышления, но я была бы очень рада, если бы над этим думали многие люди, если бы мы могли обмениваться соображениями по этому поводу, обдумывать опыт других стран. Я очень хотела бы, чтобы Надежда Буянова не только дожила до свободы, но и увидела счастливую Россию будущего. Вот только нужно помнить, что в России будущего, счастливой или не очень, будут жить и Ольга Фадеева, и Анастасия Акиньшина, и её сын.