Его казнили за слова. Робер Бразийак
История одного процесса
Смотрите это видео на YouTube
19 января 1945 года в Париже судили и приговорили к расстрелу знаменитого писателя Робера Бразийака, который прославился изысканными романами, язвительными статьями о литературе и кино, блестящим стилем — и безжалостными, яростными нападками на литературных и политических противников. Но можно ли судить и казнить за слова? Вопрос, актуальный и сейчас.
Процесс Бразийака, в отличие от сотен многодневных судов над коллаборационистами и нацистскими преступниками, проходивших сразу после освобождения Франции, занял всего шесть часов. Обычно заседания проходили так: судья сообщал подсудимому, в чём его обвиняют, потом подсудимого допрашивали и вызывали свидетелей, после чего произносили свои речи сначала обвинитель, потом защитник. Дальше четверо присяжных, выбранных по жребию из двадцати человек, не запятнавших себя сотрудничеством с нацистами, удалялись на заседание; судья сопровождал их и объяснял, какое наказание получит обвиняемый в зависимости от их решения. На процессе Бразийака обвинитель и защитник решили обойтись без свидетелей.
Путь патриота
Робер Бразийак, журналист и писатель, родился в 1909 году. В пять лет он лишился отца: тот погиб в 1914-м, воюя за Францию в Марокко. В тридцатые годы Бразийак приобрёл некоторую известность, и не в последнюю очередь — своей блистательной, но невероятно язвительной литературной критикой.
Постепенно он сблизился с консервативными, националистическими, а затем и профашистскими французскими кругами; огромное влияние на Бразийака оказал кровавый разгон крайней правой демонстрации 6 февраля 1934 года. Франция тогда находилась на развилке: коррумпированные умеренные правительства сменяли друг друга, пока правые организации набирали силу и рвались к власти. Одновременно в стране разразился крупный скандал, связанный с финансовыми махинациями афериста Александра Ставиского. Поскольку тот был еврей, да ещё и понаехавший (из Российской империи), скандал усилил и без того широко распространённые ксенофобские, антисемитские и антидемократические настроения. Крайне правые вышли на улицы с призывами к свержению правительства, и Франция оказалась на волоске от фашистского переворота.
Бразийак быстро стал кумиром националистической и антидемократической интеллигенции, «настоящим патриотом Франции». Он был этаким «анфан террибль» политической полемики, то язвительным до грубости, то насмешливым и утончённым, а когда речь заходила о республиканском строе, просто переходил на площадную брань. В 1939 году, когда началась Вторая мировая война, Бразийак был призван в армию и попал в плен, однако вскоре нацисты выпустили его из лагеря, и он стал звездой культурной жизни оккупированного Парижа.
Опасные связи
После войны Бразийака, с виду такого безобидного, но всегда готового язвительно сострить и способного растереть в пыль своих оппонентов, обвинили в измене Родине. Но почему? Он не был гестаповцем, не принимал участия в облавах, не поставлял немцам секретные данные, никого не убивал. Марсель Ребуль, обвинитель на процессе, сформулировал это так:
«Республика не будет судить вас за ваши трагические заблуждения, за вашу смертельно опасную нетерпимость, за ваши подрывные взгляды, но <...> вас будут судить как предателя-интеллектуала за сотрудничество с врагом».
Аргументы у обвинения были следующие. Бразийака почему-то очень рано освободили из лагеря для военнопленных — похоже, что немцы ознакомились с его статьями и сочли автора полезным для своей пропаганды. Писатель много сделал для формирования дружественных отношений с оккупантами. Бразийак посещал приёмы в Германском институте, созданном нацистами в Париже; книжный магазин, одним из основателей которого он был, стал для парижской элиты символом оккупации. В 1941 году в его витринах можно было увидеть призывы записываться на работу в пользу Третьего Рейха или в пронацистский Легион французских добровольцев. На выставки и лекции в культурный центр при магазине приходили французские интеллектуалы и нацистские военные.
Глаголом жёг
За время войны Бразийак написал множество статей, и когда их читаешь, становится просто страшно. Не может быть, чтобы этот милый очкарик предлагал «без сентиментальничанья подойти к еврейскому вопросу» или «расстаться с евреями en bloc, — то есть со всеми вместе, — и не оставлять даже малышей». Писать подобные вещи в 30-е годы (чем Бразийак тоже усердно занимался) — это одно, но совсем другое делать это, пока происходят облавы на евреев и депортации в концлагеря. Бразийак в своих статьях обрушивался и на коммунистов, масонов, руководителей довоенной Франции, профессоров Сорбонны, учащихся лицеев — всё это были не общие рассуждения, а чёткие призывы к действиям против конкретных людей.
Важнейшим обвинением против Бразийака стала его работа в еженедельнике “Je Suis Partout”, главном рупоре французских коллаборационистов. Бразийак использовал всю мощь своего пропагандистского таланта, чтобы раздувать возмущение и ненависть.
Объектами беспрерывных нападок Бразийака были несколько человек, и среди них Леон Блюм, социалист и еврей, возглавлявший французское правительство в 1936-37 годах.
В 1940 году Блюм отклонил идею эмиграции и позже стал одним из немногих депутатов Национального собрания, которые отказались проголосовать за предоставление диктаторских полномочий маршалу Филиппу Петену, возглавившему коллаборационистское правительство Виши. Блюма судили и депортировали в Германию, до конца войны он находился в концлагере Бухенвальд.
Судьба другого политика, на которого Бразийак обрушивался с невероятной регулярностью — Жоржа Манделя — сложилась особенно трагично.
Мандель был человеком достаточно консервативных взглядов, но на любом своём посту проводил ясную антифашистскую политику. В 1940 году, уже после немецкого вторжения, Мандель получил пост министра внутренних дел. Он был против перемирия, призывал правительство не капитулировать, а переехать в Алжир и продолжить борьбу. Манделя арестовали, передали немцам и держали в Бухенвальде. Однако 4 июля 1944 года, когда до освобождения Парижа оставалось уже совсем немного, его вернули во Францию и передали в руки французской милиции. Те вывезли пленника в лес Фонтебло и расстреляли — в ответ на то, что неделей раньше бойцы Сопротивления убили министра пропаганды правительства Виши Филиппа Анрио. Многие считали, что статьи Бразийака непосредственно повлияли на гибель Манделя.
Кровожадные призывы изысканного литератора не ограничивались только известными министрами. Его статьи в адрес самых разных людей были полны подобных высказываний:
«Мы и глазом не моргнём, когда они захрипят, надо срочно с ними расправиться», «Зачем откладывать казнь депутатов-коммунистов?», «Без малейших угрызений совести, а скорее, будучи исполненными надежды, мы клянёмся отправить этих людей в концентрационный лагерь, а еще лучше — на расстрел».
И пусть Бразийак не называл в статьях конкретные имена — но сложно ли было их вычислить после того, как блистательный журналист привлек к этим людям внимание? Чем же были его тексты — литературными упражнениями или реальными призывами к убийствам и арестам?
Любовь к Германии
Следует отдельно отметить, что обвинитель Марсель Ребуль постоянно возвращался на процессе к тому, насколько интенсивной и чуть ли не извращённой была любовь Бразийака к Германии. В обвинительной речи были ярко представлены сексуальные мотивы. Он показывал, как Бразийак был влюблён в Германию, отдавался ей, воспевал «проникновение» Германии во Францию.
Позже Ребуля обвиняли в том, что он играл на возможных гомофобных чувствах присяжных. Разговоры о гомосексуальности Бразийака ходили давно, но никаких доказательств этого не было (гомосексуальность как раз могла сделать его жертвой нацистов). Впрочем, все четверо присяжных были выходцами из достаточно простых кругов, уроженцами парижских пригородов. Трудно сказать, насколько они могли оценить намёки обвинителя. Присяжные не давали никаких интервью, не оставили воспоминаний, и обсуждение дела Бразийака так и осталось тайной.
Интеллектуальная ответственность
Процесс Бразийака стал первым судом над коллаборантами, когда подсудимый даже не пытался оправдываться и каяться: он считал себя истинным французским патриотом, абсолютно невиновным, и с гордостью заявил: «Я не сожалею о том, кем я был». За три недели до Бразийака в Париже судили молодого журналиста “Je Suis Partout” Клода Мобурге. Тот же Ребуль требовал для него смертной казни, но суд учел молодость обвиняемого: Мобурге получил пожизненное заключение (и уже в 1950-м был амнистирован и вышел на свободу). Обращаясь к Бразийаку, Ребуль говорил, что Мобурге «оказался заражён пропагандой, которую вы распространяли с помощью “Je Suis Partout” <...> Он взял винтовку и отправился сражаться против бойцов Сопротивления. <...> Я требовал для него смертного приговора, но не слишком уверенно из-за его юности, и адвокат использовал мою слабость, сказав присяжным:
“Как вы поступите, когда перед вами окажутся те, кто несет интеллектуальную ответственность за преступления Мобурге?”»
И вот на скамье подсудимых Бразийак. Чья ответственность больше — того, кто взял винтовку, или того, кто к этому призывал?
Защита патриота
Марселю Ребулю противостоял не менее убедительный и яркий человек, один из самых блистательных адвокатов того времени — Жак Изорни. Он утверждал, что всегда был на стороне тех, кого преследовали: во время оккупации он не боялся защищать коммунистов, а когда власть сменилась, стал защищать коллаборационистов. Однако с каждым годом Изорни становился всё более правым.
Как и Ребуль, защитник начал с описания выдающихся литературных талантов Бразийака. Но если для Ребуля это отягчающее обстоятельство, — ведь своими текстами Бразийак увлекал других и приносил огромный вред, — то Изорни использовал это как аргумент за оправдание подзащитного: «Разве цивилизованные народы расстреливают своих поэтов?». Адвокат вспомнил об отце писателя, отдавшем жизнь за Францию, и опроверг обвинение в том, что Бразийака освободили из лагеря для военнопленных, чтобы он занимался пронемецкой пропагандой: в период республики Виши Бразийака увлекало главным образом изучение кинематографа.
С точки зрения Изорни совершенно неясно, почему следует судить людей за поддержку культурных связей между Францией и Германией. Что же до обвинения в том, что статьи Бразийака не просто разжигали ненависть, но призывали к совершенно конкретным действиям против конкретных людей — доказательств, что кто-то пострадал именно из-за статей Бразийака, обвинение не предоставило. А призывы к безжалостным расстрелам Изорни объяснял так: Бразийак был вынужден сделать мучительный этический выбор, и пришёл к выводу, что казнь нескольких партизан спасёт множество заложников. Нападения партизан на немецких военных действительно вызывали у публики противоречивую реакцию: многие обвиняли бойцов Сопротивления в том, что из-за них немцы расстреливали невинных людей. Относительно еврейского вопроса позиция Изорни была такой: Бразийака пытаются осудить за его мнения, а не за действия. Да, подсудимый антисемит — как, впрочем, и очень многие во Франции. Но он же никого не убивал и не депортировал. Сам Бразийак добавлял, что, наоборот, призывал к гуманности по отношению к евреям, предлагая не разлучать детей с матерями. Не совсем понятно, насколько это заявление было искренним, особенно если учесть, что в реальности его призывы означали депортацию детей в концлагеря.
Следующий аргумент защиты: Бразийак был такой не один. Да, он выступал за связи с нацистской Германией, ездил не только туда, но и на Восточный фронт, в том числе посетил Катынь —немецкая пропаганда пыталась использовать массовые расстрелы поляков частями НКВД, чтобы вбить клин между союзниками.
Но ведь и другие французы обслуживали интересы немцев. В коллаборационизме обвинялась, например, Коко Шанель, которая бежала от преследований в Швейцарию. Художник Морис Вламинк когда-то восхищался Ван Гогом, а во время войны критиковал модернистские течения почти как заправский нацист. Симона де Бовуар была на стороне Сопротивления — но вела передачу на вишистском радио. Так придется расстрелять половину французского культурного бомонда! Не говоря уже о сотрудниках французской милиции и несчастных женщинах, которых обвиняли в «горизонтальном коллаборационизме», то есть, в сексуальных отношениях с немцами.
Сразу после войны прошли волны внесудебных расправ и самосудов, которые пытался остановить генерал де Голль, возглавивший временное правительство. Многие были согласны с тем, что очищение страны и её возрождение невозможны без наказания преступников — но даже преступников полагается судить по закону.
А судьи кто?
Ну и, наконец, важнейший вопрос. Если Франция четыре года была оккупирована, если многие так или иначе сотрудничали с врагом — кто вообще имеет право судить? Судьи, рассматривавшие процессы коллаборационистов, ещё совсем недавно работали на режим Виши или на оккупантов — по настоянию нацистов было создано Особое отделение суда, где разбирались дела участников Сопротивления. Судья Морис Видаль, председательствовавший на процессе Бразийака, и обвинитель Марсель Ребуль не работали в Особом отделении и не были замешаны в политических судах режима Виши, но многие юристы, их коллеги, это делали — и были уверены, что совесть их чиста.
Кроме того, Ребуль представлял временное правительство, которое никто из французов не выбирал. Как оно может осудить французского гражданина на смертную казнь? Изорни так и сказал:
«Вы не можете требовать вечного от имени временного».
Смертный приговор
Присяжные должны были ответить на два вопроса:
1. Виновен ли Робер Бразийак в сотрудничестве с Германией или ее представителями с целью оказания помощи любым предприятиям, направленным против Франции или против государств антигитлеровской коалиции?
2. Были ли эти действия совершены с намерением способствовать действиям иностранных держав против Франции или государств антигитлеровской коалиции?
Судья разъяснил присяжным, что если они не обнаружат смягчающих обстоятельств, то Бразийаку будет вынесен смертный приговор. Они совещались всего 20 минут и большинством голосов дали утвердительный ответ на оба вопроса. Мы не знаем, кто из четырёх присяжных возражал, но известно, что один из них был возмущён тем, что сделали власти, чтобы вынудить скрывавшегося Бразийака сдаться. Они арестовали (фактически взяли в заложники) его мать, после чего у писателя не осталось выбора. Впрочем, это не стало основанием для смягчения приговора.
Большую часть зрителей в зале суда составляли сторонники Бразийака. После объявления приговора кто-то закричал: «Это позор!» А Бразийак, умевший красиво ответить, воскликнул: «Нет, это честь для меня!»
Апелляции по решениям судов над коллаборационистами не предполагалось; оставалось лишь надеяться на помилование от генерала де Голля. Бразийак, хотя и пытался сохранить гордое лицо романтического героя, прошение о помиловании подал, акцентируя внимание на том, что он сын человека, отдавшего жизнь за Францию. На стол де Голлю положили папку с письмами людей, просивших помиловать Бразийака, и петицию, которую подписали более пятидесяти деятелей культуры, в том числе даже участники Сопротивления.
В защиту людоеда
Одним из создателей петиции был Франсуа Мориак — знаменитый писатель, человек скорее консервативных, католических взглядов.
В начале оккупации он поддержал режим Петена, но затем решительно перёшел на сторону Сопротивления. В довоенное время Бразийак много раз обрушивался на Мориака со своими язвительными злобными рецензиями. Ему был абсолютно чужд традиционалистский стиль книг Мориака и он глумился над ним как мог, не стесняясь даже высмеивать его голос, изменившийся после операции по поводу рака гортани: для Бразийака он стал «визгливой старой птицей». Во время оккупации Бразийак писал о Мориаке как о «прирожденном антифашисте», что было в то время крайне опасным отзывом. Однако Мориак, получив от матери Бразийака просьбу о защите, тут же откликнулся. «Если, как я полагаю, не существует конкретных примеров того, что кто-либо из французов был арестован из-за доносов в “Je Suis Partout”, — писал Мориак, — мы можем предположить, что Бразийак не понимал ужасающего смысла предпринимавшихся им атак». И ещё: «Где заканчивается политическое заблуждение и начинается гражданская измена?»
Писатель Альбер Камю как раз в это время работал над романом «Чума» — это книга о том, как по-разному люди ведут себя, когда на них наступает фашизм.
Камю во время войны тоже был участником Сопротивления и в первые месяцы после освобождения Франции выступал за безжалостную чистку, в частности, за наказание писателей-коллаборационистов. После долгих размышлений он всё-таки поставил свою подпись под петицией. Камю прекрасно понимал, что Бразийак за него не заступился бы — но отвращение к смертной казни оказалось сильнее отвращения к Бразийаку.
Симона де Бовуар, которой, как мне кажется, так же, как и ее многолетнему партнеру Жан-Полю Сартру, понятие милосердия было в принципе чуждо, писала:
«<...>месть бессмысленна, но были люди, для которых не было места в том мире, который мы пытались построить».
Сартр, который в те годы много выступал с размышлениями об огромной ответственности писателей за их слова, отказался подписать петицию. Отказалась и Симона де Бовуар. Позже она писала:
«Бывают слова не менее смертоносные, чем газовые камеры».
Писатель и поэт Жан Кокто, с одной стороны, сам был замаран тесным общением с немцами во время оккупации, а с другой — постоянно подвергался нападкам и со стороны пропагандистов режима Виши, и со стороны детища Бразийака “Je Suis Partout” как человек, не скрывавший свою гомосексуальность.
Кокто записал в своем дневнике:
«Я считаю, что Бразийак абсурден и вреден, но я поставлю свою подпись, потому что мне надоело видеть, как писателей приговаривают к смерти, а людей, занимавшихся поставками для немецкой армии, оставляют в покое».
Другой литератор и участник сопротивления, Жан Полан, сформулировал свои чувства ещё яснее:
«Кто я такой, чтобы обрекать человека на смерть, даже если это Бразийак?»
Вина и ответственность
6 февраля 1945 года, в годовщину попытки французского профашистского переворота, Бразийака поставили перед расстрельным взводом. Умереть он смог героически — отказался завязывать глаза и крикнул:
«И несмотря ни на что, да здравствует Франция!»
Дело Бразийака остаётся в какой-то мере открытым. Для сегодняшних крайне правых он по-прежнему мученик, расстрелянный за мнения. Для многих он — символ морального разложения коллаборационистов, писатель, понёсший заслуженную ответственность за свои ужасающие статьи. Я не буду спрашивать вас, надо ли было расстреливать Бразийака. Скажу, что подписала бы петицию, поскольку считаю, что смертная казнь не должна существовать в принципе. Но я совершенно точно хотела бы, чтобы Робер Бразийак провёл много лет в тюрьме, чтобы он не вышел по амнистии и никогда не продолжал бы свою безусловно блистательную литературную деятельность.
В любом случае, судьба Бразийака и ему подобных должна заставить нас задуматься. Вопрос о вине и ответственности, как за дела, так и за слова, остается предельно актуальным.
Спасибо всем, кто нас поддерживает — нашим патронам на Patreon, нашим спонсорам на Ютубе, всем, кто не даёт им нас заткнуть. Если кто-то ещё не подписался на наш канал или на регулярные пожертвования и подпишется сегодня или расскажет о нас друзьям — вы очень сильно нам поможете.
Подписывайтесь на мои соцсети:
Бусти — Патреон — Телеграм — Инстаграм — ТикТок — YouTube